Карательно-репрессивная политика СССР в 1945–1953 годы
Мнимо показным актом, начинающим послевоенную карательную политику в СССР, была объявленная 7 июля 1945 г. амнистия, упустившая однако все жертвы массовых политических репрессий. Шагом политического характера была отмена 26 мая 1947 годa смертной казни, что отнюдь не обозначало смягчения карательной политики и из чего по истечении нескольких лет отказались. В первые послевоенные годы наблюдается постепенный отход от применения специальных правовых урегулирований, которые были введены в период войны, и которые пенализировали многие поведения граждан, особенно в области труда. Однако лишь в 1951 г. уголовная ответственность за нарушение дисциплины труда была заменена дисциплинарной ответственностью. Одним из важнейших направлений репрессивной политики была ликвидация народного подземелья на территориях, присоединенных к СССР в 1939–1940 годы, особенно в Украине и Литве. Своеобразным расчетом с военными событиями были, с одной стороны, репрессии, направленные против всем, кто в какой-либо форме сотрудничал с немцами, а с другой стороны – репрессии и дискриминация значительной части граждан СССР, которые нашлись за пределами советского государства и после окончания войны добровольно или в принудительном порядке возвращались в СССР. В послевоенный период по-прежнему сохранился внесудебный порядок вынесения наказания, а полномочия органов, применяющих его, даже расширялись. По-прежнему важную роль в осуществлении уголовной политики государства играл военный судебный аппарат, хотя с 1948 года возрастала роль общего судебного аппарата. Число приговоров в это время систематически снижалось, одновременно повышался процент приговоров длительного лишения свободы. Снижалось также число лиц, осужденных за контрреволюционные преступления. В результате введения в июне 1947 г. новых правил о охране собственности, особенно государственной и колхозной, произошло резкое увеличение количества осужденных. Даже за мелкие кражи были вынесены приговоры многолетнего заключения в лагере. Проявлением обострения уголовной политики в 1948 г. было создание специальных лагерей с обостренным режимом для ≪особенно опасных государственных преступников≫, признание депортированных в военные годы этнических групп переселенными навсегда и введение драконских наказаний за побеги из мест ссылки. В то же время уголовная политика стала инструментом очередной антикрестьянской кампании, направленной на окончательное подавление антиколхозных настроений и принуждение колхозников к практически бесплатной работе в пользу государства. В 1945–953 годы карательно-репрессивная политика в СССР была подчинена вышестоящей цели, какой было повторное укрепление системы после военных событий. Во имя этой цели расширялась область наказуемости общественной жизни и одновременно подвергались обострению уголовные санкции, в частности за контрреволюционные и государственные преступления. Результатом того было достижение высшей точки развития системы концентрационных лагерей и параллельной системы принудительных переселений.
Penal policy and repressions in the USSR between 1945 and 1953
A seemingly spectacular opening of the post-war penal policy in the USSR came with the amnesty of 7 July 1945 which, however, omitted the victims of mass political repressions. The abolition of the death penalty on 26 May 1947 was a political move which only seemed to herald a less severe penal policy and which the authorities abandoned after a few years. The first few post-war years were marked by phasing out of the special legal provisions introduced during the war, provisions that penalised the citizens for a variety of acts, particularly those associated with work. However, it was not until 1951 that criminal responsibility for the infringement of work discipline was replaced by disciplinary responsibility. One of the most important aims of the Soviet policy of repressions after the Second World War was to eliminate national underground movements in countries incorporated into the USSR between 1939 and 1940, especially in the Ukraine and Lithuania. On the one hand, there were repressions against all those who collaborated with the Germans in one form or another, and on the other – repressions and discrimination against many Soviet citizens who found themselves outside the borders of the USSR and after the war came back voluntarily or were forced to return.
In the post-war period the Soviet regime still maintained the extra-judicial punishment system, even expanding the powers of bodies that used it. Military courts continued to play a huge part in the penal policy of the Soviet state, though from 1948 the role of common courts began to grow. The number of convictions was falling, though long prison sentences were on the increase. Convictions for crimes against the revolution were falling too. The introduction in 1947 of new provisions concerning the protection of ownership, especially when it came to state and kolkhoz property, led to a sharp rise in convictions. Even petty thefts were punished by long sentences to be served in labour camps. The toughening of penal policy in 1948 was reflected in the establishment of special, highsecurity camps for “criminals posing particular threat to the state”, in classifying ethnic groups deported during the war as permanent exiles, and in the introduction of draconian punishments for attempts to escape from the place of exile. At the same time penal policy became an instrument of another anti-peasant campaign, the aim of which was to fi nally break the anticollective attitude of the peasants and force them to work virtually for free in the state-owned kolhozs. Between 1945 and 1953 the Soviet penal policy and its repressions were subordinated to the overriding goal of strengthening the system after the turbulent war years. To this end the Soviet regime expanded the scope of penalisation of social life and at the same time toughened penal sanctions, especially for crimes against the revolution and against the state. This boosted the development of the system of concentration camps and the parallel system of forced relocations, both of which reached their peak in that period.